Поверь и пойми - Страница 31

Но через несколько минут после того, как любовный угар развеялся, настала пора угрызений совести. Думая, что муж уснул, Шэрон пристроила голову на его плече и вздрогнула, когда он внезапно протянул руку и коснулся ее щеки.

— Ты плачешь…

Она затаила дыхание.

— Нет, я не плачу.

— Не лги мне! — Он приподнялся на локте. — Почему ты плачешь? — требовательно и озабоченно спросил он.

Что она могла ему ответить? Шэрон сама этого не знала. Ей было ясно только одно: она любит несмотря ни на что этого человека! Но никогда, никогда не признается ему в этом!

Интересно, испытала ли ее мать подобное чувство полной беспомощности, когда поняла, что не может жить без их отца, Эйнджела Клиффа, и вновь пустила неверного мужа в свою постель.

— Просто так, — пробормотала Шэрон, отводя взгляд.

— Не говори ерунды! Должна же быть какая-то причина!

— Со мной все в порядке, — сказала она на этот раз с большей уверенностью в голосе. — Почему ты не можешь оставить меня в покое?

— Потому что хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы мы оба были счастливы!

— Неужели? — Шэрон проглотила стоявшие в горле слезы, волна раздражения, вызванная его словами, помогла ей взять себя в руки. — Ты ведь получил то, что хотел.

— И что же такое я получил?

Перед тем как признать свое поражение, свою слабость, она перевела взгляд на шторы, за которыми уже взошло солнце.

— Бобби и меня… Мы снова вошли в твою жизнь, как ты и хотел.

— Так вот в чем дело! — Тяжело вздохнув, он откинулся на спину. — А чего хочешь ты? Или ты испытываешь какое-то извращенное наслаждение, чувствуя себя жертвой? Уверяя себя в том, что тебе не хочется жить здесь? Не потому ли ты плачешь? Жалеешь себя?

«Нет, потому что люблю тебя!» Как ей хотелось, чтобы он понял это, но, испугавшись, что крик души может вырваться наружу, Шэрон даже закусила губу. Никогда в жизни она не признается Марку в том, насколько уязвима перед ним, не поступит так, как когда-то поступила ее мать. Никогда не позволит, чтобы он узнал, как глубоки ее чувства, иначе, подобно их отцу, Марк навсегда поймает ее в свои сети.

— У меня не создалось впечатления, что сегодня ты занималась любовью со мной лишь по необходимости, — возразил он хриплым голосом. — Или удовольствие получил только я один?

— Это всего лишь физиология, — солгала Шэрон.

— И больше ничего? — спросил Марк.

Сев в постели и взяв ее за подбородок, он заставил посмотреть себе в глаза.

О Боже, как ей выдержать эту пытку, если она любит его, горестно думала Шэрон, закрывая могущие предать ее глаза. Но все тот же инстинкт самосохранения заставил произнести:

— Я согласилась вернуться назад только ради Бобби, а не для того, чтобы спать с тобой. Но тебе ведь нужно все, не так ли?

— Да! — согласился он. — Если уж ты согласилась остаться, почему бы нам не попытаться привести в порядок наши супружеские отношения, зачем ограничиваться полумерами, почему не взять от жизни все, что возможно?

— Нет!

Но мощное тело Марка уже навалилось на Шэрон, вжав ее в постель. Его поцелуи теперь были почти грубыми, а движения — властными.

«Нет, не позволять ему этого! Пусть он не думает, что по-прежнему может взять тебя в любой момент!» — кричал ей внутренний голос, уже приглушенный остротой испытываемых ощущений. Но внезапно, как будто в припадке презрения к самому себе, Марк резко оторвался от жены, откинул одеяло и ушел, оставив Шэрон растерянной и опустошенной.

В течение нескольких дней, последовавших за возвращением Бобби в лоно семьи, представители прессы вели себя как голодные гиены. Получив раз кусок хорошего мяса, они все время слонялись вокруг дома в надежде стащить еще хоть какие-нибудь огрызки людских страданий.

Шэрон предпочитала бы вообще не встречаться с ними. Собственно говоря, она дала лишь одно интервью очень симпатичной и, очевидно, сочувствующей ей молодой женщине, мягкая настойчивость которой, не в пример грубой назойливости других репортеров, заставила ее проговориться о том, что она не испытывает никакой злобы к сестре. А на вопрос: «Какие чувства она испытала, узнав, что ребенка похитила его родная тетя?», Шэрон коротко ответила:

— Шок.

Но когда журналистка, почувствовав, что завоевала доверие собеседницы, поинтересовалась, является ли ее воссоединение с мужем прямым следствием этого инцидента, Шэрон отказалась отвечать. Все, что касалось их с Марком отношений, было делом сугубо личным, и у нее не было ни малейшего желания обсуждать с посторонними людьми подробности своей семейной жизни…

А затем все потихоньку потекло по привычному руслу. И хотя имя Джулии не упоминалось, Марк стал проводить дома заметно меньше времени, чем в первые дни после возвращения Бобби. Над ними по-прежнему висела мрачная тень прошлого.

Марк перебрался в другую спальню, а вожделение, которое они пробуждали друг в друге, скрывалось под покровом обоюдной сдержанности. Так длилось обычно до тех пор, пока взаимное напряжение не переходило границ допустимого, а потом оно разряжалось в бурных вспышках гнева и во взаимных обвинениях.

Однако, что бы ни происходило в стенах их дома, Марк все же отгородил жену от нежелательного внимания прессы, и уже за это Шэрон была ему благодарна. Она даже не знала, насколько широко и под каким соусом освещалось в прессе похищение ее сына. Да и не хотела знать, по-прежнему ругая только себя за случившееся.

Это чувство вполне естественно, сказала ей психотерапевт, наблюдающая Саманту. Мать, независимо от обстоятельств похищения ребенка, всегда в первую очередь винит саму себя. Однако эта женщина не знала, до каких пределов простиралось чувство вины Шэрон. Ведь она винила себя в том, что оставила Марка, в том, что не сделала для Саманты все, что было возможно, в том, что придавала слишком большое значение профессиональной карьере, от которой теперь отказалась. Но больше всего она винила себя в том, что уделяла мало внимания сыну.